ультура Греции, развивавшаяся в соприкосновении с более развитым Востоком, в области костюма не избежала влияния своего старшего соседа — она примеряла его тесные многоцветные одежды, рядилась, пока не нашла своего решения, только Элладе подходящего и только в ней возможного. Такова сущность и природа любого истинно национального костюма — он возможен и пригоден только в данных условиях и только у данного народа.
Эта идея создания костюма не родилась сама по себе. Она формировалась соот
ветственно образу жизни людей, отслаивалась в лучах архитектуры, тяготела к соединению со скульптурой, прилаживалась к телу в палестре (месте для гимнастических упражнений), упрощалась в ратных подвигах.
Наконец, она получила философское подтверждение в теоретическом определении как «союз пользы, блага и эстетической ценности».
«…Ткань, скажем мы, отмеривается в соответствии с требованиями желаемой одежды. Но в соответствии с какой нормой блага измеряется ценность одежды?» (Платон)[14].
Итак, античная философия сформулировала положения о норме костюма как блага, пользы и как эстетического норматива: украшение, приносящее пользу, следует по Платону, совершенное по производству, добавляет Аристотель, и точное по своему назначению, заканчивает Сократ, ибо «все хорошо и прекрасно по отношению к тому, для чего оно приспособлено, и дурно и безобразно по отношению к то
му, для чего оно дурно приспособлено»[15].
Культ здорового тела и физических упражнений, законы гармонии и ритма, музыкальность и поэтичность требовали соответствующего одеяния. И оно пришло.
Уже «Илиада» полна трепетных описаний одежды, длинных хитонов и складчатых плащей, совершенного вооружения. Ремесло Эллады быстро достигает уровня искусства, становится им, воспитывая вкус и прививая любовь к прекрасному. Простая, легкодоступная глина на гончарном кругу приобретает совершенство формы,
и художник, прикасаясь к ее поверхности, заполняет ее гармонией орнаментов и изображений.
Ткачеством занимались все женщины Греции, ткачеством начинают заниматься и ткачи-профессионалы. Ткачеству посвящены мифы, о ткачах и тканях повествуют строфы поэм:
Что за ткачихи, Афина, покровы им эти соткали!
Чья им искусная кисть создала этих образов прелесть:
Ведь что живые стоят, что живые гуляют по ткани…[16].
Извлекая прекрасное из пластических свойств ткани, греки подошли к последнему этапу поисков идеальной одежды и… научились мастерству управления тканью по законам красоты — драпировке.
И хоть мы и называем греческие одеяния костюмом, в истинном положении вещей это наименование неправомерно. В сущности, это принцип обращения с куском ткани, и, будучи принципом, он вечен, он не мертвая память, не архаизм и не сомнительной достоверности форма.
Драпировка оживляет мертвую ткань, придавая эстетическую ценность фигуре. Складки, в свою очередь аккомпанируя движению тела, свисают с рук, окутывая округлости и плавно обволакивая статичное тело… Застывшие в мгновении покоя, они начинают двигаться вместе с телом, выявляя движение в большом или малом напряжении его.
Основной принцип греческого костюма — это свобода и непринужденность, которые составляют основу любой примитивной одежды, но при участии законов прекрасного приводят к результату наиболее совершенному.
Греков удовлетворяло изменение размеров и пропорций тех прямоугольных кусков, собранных или сложенных вдвое, которые с поразительным искусством прилаживались на теле поясом или аграфами, фиксирующими точки падения и скрепления.
Таким образом, в своем искусстве располагать ткани греки добились эффекта изменения пластического движения ткани вместе с движением человека, нашли возможность придать мертвой ткани экспрессию и одухотворить ее. Вот почему создание античного костюма на сцене требует согласованных, гармоничных действий режиссера, актера, балетмейстера и художника.
Слово и действие выражается в зрелищном аспекте движением актера, рисунком складок, костюмом.
Справедливость этого утверждения была продемонстрирована на сцене зала им. Чайковского гастролировавшим в Москве Афинским драматическим театром в спектакле «Антигона». Не говоря о пластичности актрисы Папананасиу, зрителей поко-
рил хор, монолитность движений которого была так выразительна, линейная пластика костюмов так совершенна, что (да простят мне эти слова) силы передачи эмоций хватило бы даже при условии полного незнания зрителем текста.
Рис. 8 |
Рис. 9 |
В представлении трагедии Эсхила «Персы» (рис. 8,9), которую привозил на гастроли в Москву Пирейский театр (Греция), хор персов был снабжен плащами. Организованный в строго ритмическом плане, хор произносил на одном дыхании в один голос слова, как и полагается хору греческой трагедии. Действия же, которые раскрывают смысл этих слов, переживаний, были разделены персонально: у каждого в отдельности или у разных групп хора они различны. Подчиняясь ритму слова и ритму стиха, все двигались в, казалось бы, разных направлениях, заканчивая движение энергичным жестом отчаяния и страдания.
Плащи, прикрепленные к запястью у одних, намотанные вокруг локтя у других, ниспадающие с плеч у третьих, размахом полотен, движением меняющихся складок вторили жестам. Застывая в мгновении, эхом откликались они на слетевшие с губ стенания, вопли, вырвавшиеся из груди, стекали с рук трагическим движением ткани.
Именно так и использовали греческие мастера скульптуры расположение складок.
На фризе, хранящемся в залах Эрмитажа, изображена трагедия Ниобеи: в смертных муках трепещут ниобиды. Страдания духа и тела продолжены в складках одежды… (рис. 10). Они, изгибаясь в предсмертном томлении, окутывают упругие тела и раздутые ветром, молча вопиют о пощаде, влекомые тяжелым трупом, каскадом никнут к земле…
Собственно говоря, форма костюма зависит целиком от эстетических навыков, чувства гармонии, меры — всего, что определяет художественный вкус того, кто украшает себя тканью, драпируясь ею. Поэтому мера элегантности зависит целиком от импровизатора ее формы, от того чувства ткани, которое воспитано в нем.
«Уму непостижимо, как могли древние греки и римляне так гармонично и красиво и в то же время так естественно, правдиво, характерно делать эти божественные драпировки»*.