Предположим, что персонаж вздергивает плечами, это характеризует его нервоз­ность, быстроту и резкость движений. А актер по своим внешним данным мягок, плавен в движениях. Тут и придет ему на помощь костюм, в силуэтном рисунке ко­торого, а затем и в его форме, выполненной в материале, могут возникнуть черты иного человека. Костюм, выполненный по эскизу, является средством внешнего пе­ревоплощения актера: чем точнее будет исполнен эскиз, тем легче будет исполнение костюма, тем ближе к идеалу он будет.

Точное и совершенное исполнение костюма зависит от мастерства портного, от профессиональной грамотности в области истории костюма художника-автора и ху- дожника-исполнителя.

Небрежное отношение к костюму снижает качество спектакля. Несколько лет на­зад один из ведущих театров поставил пьесу Островского «Без вины виноватые». Пьеса уже давно ставится на наших сценах, время действия ее известно, и, казалось бы, трудностей в оформлении она не представляла. Но на генеральной репетиции произошло неожиданное: Кручинина, образ которой уже стал синонимом женствен­ности, благородства, обаяния, Кручинина, к которой на протяжении всего спектакля приковано внимание зрителей, появилась на сцене в обличии экстравагантном. Это

было настолько неожиданно и неправдоподобно, что вызывало чувство досады и не­доумения. Да и играть актрисе было чрезвычайно трудно, «улаживая разрыв» между своей внешностью и тем, что она должна говорить и делать. Спектакль не пошел. Ра­зумеется, причиной этого были не только неудачные костюмы, но большая доля не­успеха спектакля падала на них. Возможно, костюмы были сделаны по модным кар­тинкам, безотносительно к характеру роли, к образу персонажа; так они и остались модными платьями дурного вкуса.

В рецензии на постановку оперы «Евгений Онегин» в Лондоне в 1892 году Бер­нард Шоу в свойственной ему саркастической манере излагает мысль о конфликте внешнего вида актера с драматизмом ситуации представления. «Во втором акте Оне­гин дрался на дуэли, облаченный в черный сюртук с двумя рядами сверкающих золо­тых пуговиц, что превращало его в идеальную мишень для стрельбы, и он, без сомне­ния, был бы убит, если бы не стрелял первый»*. Плохой костюм может «убить» актера; хороший — «поднять», дать ключ к пониманию роли, к раскрытию тех или иных качеств персонажа. Существует выражение «лепить образ». Скульптор лепит его буквально: под его умелыми руками камень, глина, мрамор оживают, неподвиж­ная мертвая масса обретает жизнь, изваяния мыслят, грустят, радуются, зовут на под­виг. Актер тоже «лепит образ», но «камнем», «глиной», «мрамором» является жизнь. Текст роли — это материал, который нужно облечь в плоть. Актер ищет. Чем глубже он изучает жизнь, тем правдоподобней и убедительней роль. Он приглядывается к людям, к их поведению, к внешним проявлениям характера (походке, манере гово­рить и держаться, жестам, манере носить одежду, ее характеру)… Из сотни наблюде­ний «лепится» характер. Но жизнь на сцене условна; за немногие часы, отведенные спектаклю, проживаются годы. Как показать зрителю то, что нельзя выразить слова­ми? Как показать в мгновении следы промчавшихся лет, душевных бурь, жизненных успехов или проигрышей, как показать скромность, робость, наглость, развязность?

В фильме Александра Митты «Точка, точка, запятая» (1972 г.) сюжет развивается в круuу школьников. Первое основательное знакомство зрителя с классом идет на «проходе» действующих лиц через коридоры школы.

За время этого прохода художник и режиссер умно и точно, без особого нажима вводят зрителя в курс взаимоотношений детей, в молчаливой многозначительности внешних характеристик определяя иерархию действующих лиц. Девочка — мы еще не знаем, как ее зовут,— в «остромодной» курточке, лихо обтянувшей ее форменное платье, двигается, победно поглядывая по сторонам, и аппарат все время держит в центре ее «мундир» искусственной кожи с блестящим золотом пуговиц. Как краса­вец гусар, она победителем проходит в класс, и, когда куртка снята и ловким движе­нием заткнута в парту, мы уже знаем, что это «элита» класса, суперстар! Невзрачный паренек, неуверенный в себе, «гадкий утенок» без надежды на прекрасное превращение, узкоплеч, узкогруд и тонет в неумело связанном мамой джемпере, в большую горло­вину которого, кажется, вот-вот проскользнет вся его фигурка. Пестрый доморощен­ный трикотаж грустно свисает с его длинного туловища, и глаз камеры и глаз зрите­ля уже прикованы к этому человечку.

Костюм приживляется к своему владельцу, выражая его вкусы, желания, настрое­ния, и нет лучше и вернее материала для написания характерного портрета.